1917 – 1924 Стихи Маяковского. Часть 1. (Маяковский В. В.)

“Принимать или не принимать? Такого вопроса для меня… не было. Моя революция.

Пошел в Смольный. Работал. Все, что приходилось”, – записал Маяковский в главке “Октябрь” своей поэтической автобиографии.

Действительно, в отличие от многих представителей творческой интеллигенции Маяковский сразу и горячо приветствовал Октябрьскую революцию. В начале ноября 1917 года только что избранный ВЦИК попытался собрать в Смольном петроградских писателей, артистов, художников.

Пришло лишь несколько человек, среди них – Маяковский.

17

ноября – еще месяца не прошло со дня победы революционного народа – А. В. Луначарский на собрании творческой интеллигенции предложил создать Государственный совет по художественным делам. Большинство присутствующих неодобрительно встретило предложение народного комиссара. Однако протокол сохранил мнение Маяковского: “Нужно приветствовать новую власть и войти с ней в контакт”.

Политическая позиция Маяковского ясна и безапелляционна: он – в числе активнейших “комиссаров” революции, стремящихся поддержать, защитить, прославить ее завоевания.

Гражданским подвигом Маяковского

стала агитационная работа в Российском телеграфном агентстве. Более двух лет поэт рисовал плакаты и сочинял стихотворные тексты для “окон” РОСТА, откликаясь на известия с фронтов и новости хозяйственной жизни, политические решения и хронику первых шагов молодого государства.

“Вспоминаю – отдыхов не было, – рассказывал позднее Маяковский. – Работали в огромной, нетопленной, сводящей морозом (впоследствии выедающая глаза дымом буржуйка) мастерской РОСТА.

Придя домой, рисовал опять, а в случае особой срочности клал под голову, ложась спать, полено вместо подушки, с тем расчетом, что на полене особенно не заспишься и, поспав ровно столько, сколько необходимо, вскочишь работать снова…”

Поэма и пьеса, стихи и плакаты – пожалуй, никогда Маяковский не работал так напряженно, как в эти трудные грозовые годы. И никогда так стремительно не менялись тематика, поэтическая манера, пафос и интонации его произведений.

Что такое социалистическое искусство? Каковы формы участия поэта в строительстве новой жизни? Какая поэзия нужна новому, массовому читателю? – нужно было найти ответы на эти вопросы.

В “Открытом письме рабочим”, написанном через несколько месяцев после Великой Октябрьской социалистической революции, Маяковский восклицал: “Никому не дано знать, какими огромными солнцами будет освещена жизнь грядущего. Может быть, художники в стоцветные радуги превратят серую пыль городов, может быть, с кряжей гор неумолчно будет звучать музыка превращенных в флейты вулканов, может быть, волны океанов заставим перебирать сети протянутых из Европы в Америку струн…” Сколько “может быть”! Будущее искусства, как и будущее человечества, представало в радужном ореоле, но еще в очень расплывчатых очертаниях…

Одно поэт знал твердо: новое время требует “песен”, достойных совершающихся перемен. В предисловии к сборнику “Все сочиненное Владимиром Маяковским”, вышедшему в 1919 году, он заявил: “Оставляя написанное школам, ухожу от сделанного и, только перешагнув через себя, выпущу новую книгу”.

Шаги поэта в послеоктябрьские годы были действительно шагами Гулливера. Он стремительно рос, мужал его голос, крепли интонации, оттачивалось и совершенствовалось умение переводить свое, интимно-личное, в общезначимое.

К первой годовщине Октября Маяковский написал пьесу “Мистерия-Буфф” – “героическое, эпическое и сатирическое” изображение революционной эпохи. Многие ее мотивы подготовлены ранней поэзией, но в целом это совершенно новое произведение – и по задорно-героическому пафосу, и по стилевой манере, ориентированной на народные зрелища, цирковые и балаганные представления, разыгрываемые во время празднеств и ярмарок.

Бойкие каламбуры и частушечные присловья, остроты и поговорки так и сыплются из уст персонажей, создавая особую, празднично-карнавальную атмосферу, в которой смешное и серьезное, комическое и драматическое живут в нерасторжимом единстве. (“Обещали и делим поровну: одному бублик, другому – дырка от бублика. Это и есть демократическая республика”.)

“Мистерия-Буфф” воспела “дорогу революции” – от бурного потопа, захлестнувшего весь мир, до “солнечной нашей коммуны”. Сказочное, аллегорическое путешествие “семи пар нечистых” – тружеников-пролетариев – через земной ад и нематериальный рай в землю, вымытую и очищенную революционным потоком, прославило первые шаги народа к социализму, показало их в ореоле величия, в исторической перспективе.

В годы гражданской войны Маяковский написал поэму “150 000 000” – о подвиге народа, совершившего революцию и отстоявшего ее завоевания. Стремясь подчеркнуть легендарность происходящего, он прибегнул к грандиозным обобщениям и вымыслам. Поединок русского народа с международным империализмом, пытавшимся задушить молодую республику, изображен в поэме как былинная схватка богатыря Ивана (“Россия вся единый Иван”) и американского президента Вудро Вильсона.

В сражение втягиваются люди, звери, вещи, идеи – никто и ничто не может остаться в стороне от битвы (“вдруг уничтожились все середины – нет на земле никаких середин”).

Революция нашла в лице Маяковского не только восторженного лирика, но и мудрого летописца “наших бед, побед, буден”.

Моя революция

Поэт раз и навсегда связал свою судьбу с судьбой революционного

Народа, с судьбой страны, бросившей вызов всему миру, с судьбой партии, возглавившей дерзновенный бросок в счастливое будущее – коммунизм.

Маяковский уже сказал яростное “Нет!” буржуазному миру. Разрушение старого уклада и создание на его обломках нового мира, прекрасного и совершенного, вызвало у поэта взрыв энтузиазма и громогласное “Да!”, которое он облек в форму вдохновенных “маршей”, ликующих “приказов”, торжественной “Оды революции”.

Поэзия всегда развивалась в союзе с музыкой, обмениваясь с ней темами и настроениями, приемами и терминами, но “музыкальность” стиха и до сих пор зачастую отождествляется с камерностью, напевностью, мелодичностью. Маяковский свои первые послереволюционные стихи ориентировал на музыку оркестра, задающую тон движению марширующих колонн, на грохот барабана и звон литавр, выбивающих четкий ритм.

Так возникла необычная форма поэтического “марша”, громкой “хоровой” лирики:

Дней бык пег. Медленна лет арба. Наш бог бег.

Сердце наш барабан.

Стихотворение “Наш марш”, из которого взяты процитированные строки, замысловато и несколько нарочито: воодушевление поэта еще не оформилось в конкретные образы, “высокие” метафоры и уподобления (“второй потоп”, “быстролетные кони” времени с радугой вместо дуг, “небо”, “Большая медведица”) еще не сплавились органически с земными конкретно-историческими деталями.

Пройдет всего один год, и романтические мечты породнятся с героикой действительности: в декабре 1918 года для выступления перед матросами Маяковский написал свой знаменитый “Левый марш” – поэтический шедевр, который навсегда запечатлел особую, строгую и возвышенную красоту революционного движения народа. Это стихотворение, в котором голос поэта сливается с многоголосьем народных масс, не раз звучало на городских площадях и улицах, на митингах и демонстрациях.

Поэтические “приказы” тоже отразили стремление Маяковского слить с великой эпохой и содержание, и форму стихов. Искусство не могло остаться в стороне от народной жизни, от фронтов, мобилизаций, распоряжений и лозунгов. “Революцией мобилизованный и призванный”, поэт, в свою очередь, призывал других художников на службу революции. Уже в 1918 году он написал “Приказ по армии искусства”, “мобилизуя” деятелей искусств на “баррикады сердец и душ”.

В музыке революции поэт уловил не только гром марша, не только резкие, категоричные речитативы, но и задушевные интонации, гуманные и человечные мелодии. Вслед за программным “Нашим маршем” Маяковский пишет стихотворение “Хорошее отношение к лошадям”. В нем нет внешних примет обновления мира, и все-таки это явно послереволюционная лирика: обновился строй чувств, иным стало восприятие окружающего, изменилось зрение художника.

Еще более заметны новые лирические интонации и новая образная структура в стихотворении, которому Маяковский дал предлинное название – “Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче (Пушкино, Акулова гора, дача Румянцева, 27 верст по Ярославской жел. дор.)”.

“Небесное” приобрело земные черты: солнце в гостях у Поэта говорит басом, пьет “чаи” с вареньем и жалуется на свою судьбу… В свою очередь, дела и обязанности человека, неотложные нужды дня (“что-де заела РОСТА”, – сетует поэт) приобретают ореол величия.

Светлое, мажорное мироощущение, задорный юмор, спокойные, покровительственные интонации – это новые качества лирики Маяковского.

Властитель “просветленных страданием слов” и “высоких вымыслов” почувствовал себя вершителем земных дел, творцом нового миропорядка. Маяковский становится реалистом.

Наступало время, когда от “абордажей и штурма” страна переходила к “трудовой осаде”, когда социализм из мечты превращался в явь, в практическую задачу, решение которой зависело от усилий всех и каждого.

Отныне лирическое волнение поэта все чаще вызывалось неотложными делами и нуждами народа, создающего новое общество. Как свою личную радость и боль Маяковский воспринимал успехи и неудачи, победы и поражения “страны-подростка”. Его стихи насыщаются жгучей общественной проблематикой, злобой дня, в которой поэт усматривал большое, принципиальное содержание. Одной из первых удач на этом пути стало стихотворение “Прозаседавшиеся”.

Здесь сведены в непримиримом поединке новое и старое, живое и мертвое, человеческое и казенно-бюрократическое.

Стихотворение “Прозаседавшиеся” было замечено В. И. Лениным. 6 марта 1922 года в речи “О международном и внутреннем положении Советской республики” он сказал: “Вчера я случайно прочитал в “Известиях” стихотворение Маяковского на политическую тему. Я не принадлежу к поклонникам его поэтического таланта, хотя вполне признаю свою некомпетентность в этой области.

Но давно я не испытывал такого удовольствия, с точки зрения политической и административной. В своем стихотворении он вдрызг высмеивает заседания и издевается над коммунистами, что они все заседают и перезаседают. Не знаю, как насчет поэзии, а насчет политики ручаюсь, что это совершенно правильно. Мы действительно находимся в положении людей (и надо сказать, что положение это глупое), которые все заседают, составляют комиссии, составляют планы – до бесконечности.

Был такой тип русской жизни – Обломов. Он все лежал на кровати и составлял планы. С тех пор прошло много времени.

Россия проделала три революции, а все же Обломовы остались, тал как Обломов был не только помещик, а и крестьянин, и не только крестьянин, а и интеллигент, и не только интеллигент, а и рабочий и коммунист. Достаточно посмотреть на нас, как мы заседаем, как мы работаем в комиссиях, чтобы сказать, что старый Обломов остался и надо его долго мыть, чистить, стирать, трепать и драть, чтобы какой-нибудь толк вышел… Практическое исполнение декретов, которых у нас больше чем достаточно и которые мы печем с той торопливостью, которую изобразил Маяковский, не находит себе проверки”.

Ленинская оценка вдохновила поэта и укрепила его решимость быть в ряду активных строителей нового общества – практически, словом и делом приближать коммунизм.